Начало    Как мастер Мартин был выбран цеховым старшиной и как благодарил за это.    О том, что далее происходило в доме мастера Мартина.    Про то, как мастер Мартин выше всех других ремесел ставил свое ремесло.    Предсказание старой бабушки.    Как познакомились молодые подмастерья Фридрих и Рейнхольд.    Про то, как молодые подмастерья, Рейнхольд и Фридрих, были приняты в доме мастера Мартина.    О том, как в доме мастера Мартина объявился третий подмастерье и к чему это привело.    О том, как фрау Марта говорила с Розой о трех подмастерьях. -- Ссора Конрада с мастером Мартином.    Рейнхольд покидает дом мастера Мартина.    Про то, как Фридрих был изгнан из мастерской мастера Мартина.    ЗАКЛЮЧЕНИЕ

<< назад <<   >> вперед >>   Про то, как мастер Мартин выше всех других ремесел ставил свое ремесло.      Гоххеймер пенился в прекрасных граненых стаканах и развязал трем старикам язык. Старый Шпангенберг, несмотря на свои преклонные годы еще бодрый и веселый, особенно хорошо умел рассказывать всякие забавные истории о беспечных днях своей молодости, так что у мастера Мартина порядком тряслось брюхо и от чрезмерного смеха ему то и дело приходилось отирать слезы. Да и господин Паумгартнер вовсе забыл о той важности, какая приличествует советнику магистрата, и наслаждался благородным напитком и веселой беседой. Когда же Роза снова вошла в комнату с опрятной корзинкой на руке, вынула из нее столовое белье, ослепительно чистое, словно только что выпавший снег, когда она, деловито, как и подобает хозяйке, расхаживая взад и вперед, накрыла стол и уставила его всякими яствами, которые приправлены были пряностями, когда она с милой улыбкой попросила гостей не побрезговать тем, что было приготовлено в такой спешке, смех и разговоры замолкли. Оба, и Паумгартнер и Шпангенберг, не сводили горящих глаз с очаровательной девушки, и сам мастер Мартин, откинувшись в кресле и сложив руки, с довольной улыбкой смотрел на ее хозяйственные хлопоты. Роза собиралась уйти, но вдруг старый Шпангенберг по-юношески стремительно вскочил с места, схватил девушку за плечи и воскликнул, меж тем как светлые слезы струились из его глаз: «О милый, кроткий ангел, добрая, чудная девушка!» — потом два-три раза поцеловал ее в лоб и, как будто погрузившись в глубокую задумчивость, вернулся на свое место. Паумгартнер поднял стакан за здоровье Розы.    — Да, — заговорил Шпангенберг, когда Роза ушла, — да, мастер Мартин, небо, послав вам дочь, наградило вас сокровищем, которому вы и цены не знаете. Она откроет вам путь к великим почестям: разве всякий, кто б он ни был, к какому бы сословию ни принадлежал, не захотел бы стать вашим зятем?    — Вот видите, — перебил его Паумгартнер, — видите, мастер Мартин, вот и благородный господин фон Шпангенберг думает так же, как я! Я уже представляю себе мою милую Розу невестой дворянина, в богатом жемчужном уборе на чудесных белокурых волосах.    — Любезные господа, — начал мастер Мартин, совсем уж раздосадованный, — любезные господа, что это вы говорите все об одном, а сам-то я по-настоящему еще и не думаю об этом деле? Моей Розе сейчас исполнилось восемнадцать лет, а такому юному созданию еще нечего высматривать себе жениха. Во всем, что будет впредь, полагаюсь я всецело на волю божью, одно лишь знаю, наверное, что ни дворянин и ни кто другой не добьется руки моей дочери, а только бочар, и притом самый сведущий, самый искусный в своем ремесле. Разумеется, если он только будет люб моей дочери, ибо ни за что на свете не стану я принуждать к чему бы ни было мое милое дитя, а уж менее всего — принуждать к замужеству, которое ей пришлось бы не по сердцу.   Шпангенберг и Паумгартнер, весьма удивленные странными словами мастера Мартина, взглянули друг на друга. Наконец Шпангенберг, чуть покашляв, снова начал:    — Так ваша дочь не может выбрать жениха в другом сословии?    — Да сохранит ее от этого господь! — ответил Мартин.    — Но, — продолжал Шпангенберг, — если бы искусный мастер другого благородного ремесла, может быть, золотых дел мастер или даже юный даровитый художник-живописец, посватался к вашей Розе и понравился ей несравненно больше, чем все другие молодые люди, что тогда?    — Покажите мне, — ответил Мартин, откинув голову, — покажите мне, милый мой юноша, молвил бы я ему, — ту сорокаведерную бочку, над которой вы потрудились, — вашу работу на звание мастера. А если б он не смог это сделать, то я бы приветливо отворил дверь и учтиво попросил бы его попытать удачи где-нибудь в другом месте.    — А если бы, — снова молвил Шпангенберг, — а если бы этот юноша сказал: «Такой маленькой вещицы у меня не найдется, но пойдемте на рынок, поглядите на тот большой дом, что смело возносит ввысь свою стройную кровлю, — это моя работа на звание мастера!»    — Ах, сударь, — нетерпеливо перебил мастер Мартин речь Шпангенберга, — зачем это вы стараетесь переубедить меня? Ремесло моего зятя должно быть то же, что и мое, ибо — так я считаю — мое ремесло есть самое прекрасное на свете. Неужто вы думаете, будто достаточно уметь стягивать доски обручами, чтобы получилась крепкая бочка? Ведь разве не прекрасно, разве не чудесно уже одно то, что для нашего ремесла требуется умение хранить и холить чудный дар небес — благородное вино, чтобы оно становилось все лучше и со всей силой и сладостью пронизывало нас, как истинный пламенный дух жизни? А как делается сама бочка? Разве мы не должны, если только хотим, чтоб работа удалась, сперва все точно вычертить и вычислить? Мы должны уметь считать и мерить, ибо как иначе мы могли бы определять пропорции бочки и сколько в ней умещается? Эх, милостивый господин, сердце веселится в груди, когда я начинаю собирать какую-нибудь хорошую бочку, когда уже все части хорошо выструганы и пригнаны, а подмастерья, взмахнув колотушками, ударяют по клиньям — тук-тук, тук-тук! Веселая музыка! И вот стоит бочка, построена на славу, а я приосаниваюсь, беру в руки резец и на дне ее ставлю знак моего ремесла, известный всем добрым погребщикам и чтимый ими. Вы заговорили о зодчих, милостивый господин. Ну что ж, такой вот красивый дом — отличное дело, но если бы я был зодчий и мне случилось идти мимо моего собственного произведения, а сверху бы на меня глядела какая-нибудь грязная душонка, какой-нибудь негодник, жалкий плут, купивший этот дом, мне до глубины души было бы стыдно; с досады и с тоски мне пришла бы охота разрушить мое собственное произведение. Но с моими постройками ничего такого не может случиться. В них навсегда поселяется дух самый чистый на земле — благородное вино. Благословенье божье на ремесло мое!    — Ваше похвальное слово, — молвил Шпангенберг, — выражает хорошую и достойную мысль. Вам делает честь, что вы так высоко цените ваше ремесло, но не сердитесь, если я все еще не могу оставить вас в покое. Что, если бы и вправду к вам явился дворянин и посватался к вашей дочери? Ведь когда по-настоящему дойдет до дела, многое может устроиться и совсем иначе, чем думали раньше.    — Ах! — не без раздражения воскликнул мастер Мартин, — что бы мне оставалось еще сделать, как не поклониться поучтивее да сказать: «Милостивый господин, если б вы были исправный бочар, но ведь...»    — Послушайте еще, — перебил его Шпангенберг, — а если бы в один прекрасный день перед вашим домом остановился красавец дворянин, верхом на гордом коне, пышно одетый, с блестящей свитой, и стал бы просить в жены вашу дочь?    — Ну что ж? Ну что ж! — с еще большим раздражением воскликнул мастер Мартин, — я бы тут со всех ног бросился к дверям, закрыл бы их на все замки, крикнул бы ему, гаркнул бы на него: «Поезжайте дальше! Поезжайте дальше, мой благородный рыцарь, такие розы, как моя, цветут не для вас, мой погреб, мои червонцы вам по вкусу — так вы и девочку хотите взять в придачу, — ну так вот, поезжайте дальше! Поезжайте дальше!»   Старик Шпангенберг с налившимся кровью лицом встал, оперся обеими руками о стол и опустил глаза.    — А теперь, — молвил он, помолчав немного, — последний вопрос, мастер Мартин. Если бы этот рыцарь, остановившийся перед вашим домом, был мой собственный сын, если бы я сам вместе с ним остановился перед вашим домом, — вы бы тоже заперли дверь, вы бы тоже решили, что мы явились ради вашего погреба, ради ваших золотых?    — Отнюдь нет, — ответил мастер Мартин, — отнюдь нет, дорогой и милостивый мой господин, я бы учтиво отворил вам дверь, все в моем доме было бы к вашим и вашего сына услугам, но что до моей Розы, я бы сказал: «Если бы только небу угодно было, чтобы ваш смелый рыцарь стал хорошим бочаром, не оказалось бы для меня на всей земле зятя более желанного, чем он, — а теперь...» Но все же скажите, дорогой и достойный господин мой, зачем это вы дразните и мучите меня такими странными вопросами? Посмотрите, совсем расстроился наш веселый разговор, стаканы стоят нетронутые! Оставим-ка в покое и зятя и свадьбу Розы, пью за здоровье вашего сына, о котором я слышал, что он красавец. — Мастер Мартин взял в руки свой стакан. Паумгартнер последовал его примеру и воскликнул:    — А теперь покончим с неприятными разговорами, и да здравстует ваш храбрый рыцарь!   Шпангенберг чокнулся и сказал с принужденной улыбкой:    — Вам нетрудно догадаться, что я все это говорил в шутку, ведь сыну моему надлежит искать себе невесту среди знатнейших девиц, и только дикое любовное безумие могло бы его заставить, забыв о своем сане и рождении, посвататься к вашей дочери. Но все же вы могли бы чуть поласковее ответить на мой вопрос!    — Ах, дорогой господин, — отвечал мастер Мартин, — даже и в шутку я не мог бы ответить иначе, чем я ответил бы, если б на самом деле случилось такое дивное дело, какое вы тут выдумали. Впрочем, не обижайте меня; ведь и сами вы должны признать, что я лучший бочар в этих краях, что в вине я понимаю толк, что я крепко и верно соблюдаю винный устав в бозе почившего императора нашего Максимилиана, что я человек благочестивый и ненавижу всякое беззаконие, что на мою сорокаведерную бочку выпариваю всегда лишь самую малость чистой серы, которая дает нужную крепость, и во всем этом, мои дорогие, достойные гости, вы можете убедиться по вкусу моего вина.   Шпангенберг, заняв прежнее место, старался придать своему лицу более веселое выражение, а Паумгартнер изменил предмет разговора. Но подобно тому, как расстроенные струны музыкального инструмента все время ослабевают и музыкант тщетно силится вызвать вновь те благозвучные аккорды, что слышались раньше, так и между стариками уже не ладился разговор. Шпангенберг кликнул своих слуг и, чрезвычайно недовольный, покинул дом мастера Мартина, в который он входил такой веселый и благодушный.       << назад <<   >> вперед >>